Нашла среди комнатного хлама.

Бережно засушенная и укутанная в несколько слоёв газеты роза. Лепестки - чуть измятый обезвоживанием алый бархат, одеревеневший стебель и листья, ставшие из податливых и вощёных колючими, ломкими.

Красота мертвечины, которой я не умела оценить в её цвету, после пяти лет консервации пробудила-таки во мне нечто.

Вместо заботливого доливания воды в вазу и создания оптимальных условий для доживания бедным растением его краткого века - опасение неловких движений теперь, чтоб не потерял окончательно "образа и подобия" прах того, что я своими же руками обрекла на мученическую смерть.

Вместо вдыхания пьянящего аромата цветка в течение недели его жизни - профилактическое смахивание пыли с гербария и переживание тоски по прошедшему n-ное количество раз в год.



Это моя стихия - прошлое, мне, как глупой девице-героине уайлдовкой пьесы, нужно вести бортовой журнал мыслечувственных опытов. Чтобы потом, как фаулзовский псих, разобрав записи в хронологическом порядке, а вещественные доказательства - по музейным стеллажам, любоваться полученной коллекцией.